Дима — мой лучший друг. Он поразительный человек, который видит насквозь людей, ситуации и вещи, видит их суть, расставляет её по полкам и легко этим делится, обижая некоторых правдой. Он абсолютно чистый, как рыцарь джедай, со стерильным добрым сознанием без единого пятна обычного человеческого говнеца. И не какой-нибудь божий одуванчик при этом, а реально сильный и умный мужик. Мог бы и Иисусом быть, если б захотел.

Именно поэтому его, например, привлекала японская самурайская тема. У Димы был меч катана, упросил отца сделать из обычной, мягкой стали. «Какой же это меч?! Пальцами погнуть можно» — говорил отец, но Диме было надо, сила того меча была в том, что он символизирует, а не в лезвии.

И Дима, как настоящий самурай, применял свою джедайскую силу на пользу хозяев-работодателей, верой и правдой служа на их благо. Поработал в политике и ушел в дилерский бизнес. Ему все было по плечу, он не боялся никакого дела, всё спорилось, а люди к нему тянулись, как крысы к дудочнику. «Я пастух пастухов», — улыбался он. Меч он потом сбросил с моста, попрощавшись с самурайством, он уже тогда перерос его. Остался только номер квартиры — приваренный к двери иероглиф, да татуировка на спине.

Поднять с Димой журнал «ЖЖ» в Архангельской области было очень приятно. Это стоило сделать просто ради знакомства с ним. Он быстро и легко решал все нетворческие вопросы, а вечером мы ходили в тапочках в качалку. Простые разговоры с Димой стали для меня гораздо большей наградой, чем гонорар за запуск журнала.

Потом случился кризис и дилерский бизнес, в котором работал Дима, стал складываться, как дом при землетрясении. Так случилось, что Дима к тому времени переехал в Калининград, и на него оформили одно крупное предприятие два владельца, пытаясь спасти актив. После землетрясения хозяева никак не могли договориться, как поделить эту компанию между собой. «Договоритесь и сообщите мне, перепишу доли, как скажете» — сказал им Дима. Никто из них не сомневался, что так и будет, но вот между собой договориться, кто кому сколько остался должен, были не в состоянии.

Прилетел к Диме на пару дней в Калининград, просто, чтобы поговорить — он рассказывал, как он тогда поступил, ему было важно мое мнение. А я слушал и улыбался, потому что правильнее, чем делал Дима, вообще сложно было делать. Мы колесили область по диминым бизнес-вопросам на его Hyundai Tucson, жадными горстями общаясь друг с другом в каждом перерыве. Съездили на Куршскую косу, Дима показал волшебные сосны, которые чудесным образом коверкало и заворачивало в узлы.

«Только осторожнее», — предупредил Дима, после общения с этими соснами. Мы под потусторонним воздействием в двухстах метрах от этой аномальной зоны просто отрубились примерно на полчаса на песочном берегу залива.

Дима сказал, что заболел раком полгода назад: «готовлюсь к выходу».
Я как-то не очень близко воспринял эту новость, Дима — мощный мужик с дикой энергетикой да еще и дружит со всякими эзотерическими штуками. Дима не может умереть, выкарабкается, подумал я. И, конечно, записал себе в ежедневник, точнее даже просто подумал — «Надо съездить к Диме в Калининград» и снова окунулся в суматоху всяких разных дел — в Тольятти в полнейшем разгаре шли кровавые выборы мэра, в которых приходилось активно участвовать, а сразу после выборов, запланированная и закупленная еще за полгода поездка в Нью-Йорк. В общем, препятствия всегда найдутся.

«После Нью-Йорка» — подумал я, но Дима тогда сказал, что он на химиотерапии в Мурманске и мы улетели в Тольятти. Потом я сам лежал с небольшой операцией в больнице, и никуда нельзя было ездить. Потом собирали деньги на другую его операцию в Питере — я был уверен, что Дима поправится, и тоже снялся с табличкой «Дима, живи!» и разместил её в фейсбуке, вместо того, чтобы рвать ближайшим рейсом к другу.

«Дим, после того, как заболел, тебе, наверное, есть о чем рассказать. О смысле жизни и мыслях вообще» — «Да, есть. Приезжай, поболтаем» — списывались мы зимой.

Я увидел Диму только 16 июня. Он уже не мог говорить. Не мог двигать руками и ногами. Не мог есть. Не мог двигать мускулами лица. Дима узнал нас, меня и мою жену Юлю. Это было видно по глазам.

Мы разговаривали, пришибленные видом Димы, говорили какие-то обрывочные фразы. Он нас слышал, его сознание периодически всплывало и он изо всех сил боролся с захлестывающими волнами бессознания — хотел что-то сказать, казалось он вот-вот что-то вымолвит, но после непродолжительной борьбы он бессильно выдохнул. После того, как мы вышли из квартиры его родителей, где лежало еще живое тело Димы, бессильные слезы душили несколько часов.

В тот же день вечером Дима уже смог протянуть мне худую руку, и я держал ее полчаса, рассказывая о том, как у нас дела и вспоминая, чему он меня научил. Я думаю, ему понравилось, он наверняка бы улыбнулся, если бы мог.

Начиная со следующего дня Дима уже не приходил в сознание. И он боролся, там внутри, еще 8 дней. «Я хотел бы умереть на поле боя» — говорил Дима. Так и случилось.